Слышит как-то охотникова дочь: хан послал во все стороны гонцов, настает день рождения ханского наследника, ее мужа, и ищут гонцы портного, который сшил бы для наследника самый красивый наряд.

Нарядилась охотникова дочь пареньком, чтобы ее не узнали, пришла в ханский дворец и видит там своих братишек. Их, как прославленных баторов, пригласил хан на праздник. Обрадовалась она, но виду не подала. А когда прошла мимо них, те сразу обратили внимание: родная кровь тянет.

— Ты посмотри, какие у паренька глаза! — заметил один.

— Он мне нравится, — сказал другой.

— А не кажется ли он тебе женщиной, ты посмотри, какие у него пальцы? — сказал первый.

— У него пальцы мастерицы, — сказал второй.

Хан велел позвать на праздник всех мудрецов, всех улигершинов.

— Может, и я сумею кое-что рассказать, — говорит охотникова дочь ханскому сыну, которому шила и примеряла платье. И она была принята как улигершин.

Муж не узнал жену.

Наконец настал праздник. Съехались со всех сторон ноёны, богачи, мудрецы. Расставили кушанья на золотые столы: мяса целые горы, вина целое море.

Началось состязание в мудрости и продолжалось оно долго — не могли победить друг друга мудрецы.

— А послушаем теперь молодого улигершина! — говорит один из братьев охотниковой дочери.

Встала охотникова дочь, поклонилась хану и ханше и стала рассказывать под вид улигера о своей жизни. И такая выходит сказка — льется, переливается, за сердце хватает.

Рассказала она, как один охотник добыл дивную птицу, как его сыновья попробовали сердца и печени и стали плевать золотом и серебром.

Рассказала, как жила дочь охотникова у разбойников, как она была похоронена в стеклянном гробу на горе и как ханский сын увез тот гроб.

Рассказала она обо всем, что проделал шаман-убийца.

И поразились все: разгневались братья, разгневались муж и свекор, заплакала ханша, зарыдал народ.

— Кто ты, о паренек, столь похожий на нашу невестку? — вскричали хан с ханшей.

— Кто ты, о молодец, столь похожий на мою жену? — спросил ханский сын.

— Кто ты, о человек, столь похожий на нашу сестру? — спросили братья.

— Кто ты, о сынок, перестрадавший больше всех из нас? — закричали в народе.

И ответила всем охотникова дочь:

— Я та, о ком поет улигер, — и упала без памяти.

Посылает хан гонцов во все стороны, объявляет народу: поймать шамана и наказать его, оденется женщиной — сорвать одежду, оденется зверем — содрать с него и шкуру.

Ищут шамана, ищут подлого, ни одного уголка не оставляют, ни речки, ни кустика. Наконец поймал его один молодец, нашел в болоте гнилом, между кочками. А нашел его тот самый разбойник, который проспал и допустил шамана с поганой ягодой к дочери охотника. И передал он шамана в руки братьев охотниковой дочери.

— Что делать с таким звенем? — спросили братья у народа.

— Казнить его! — ответил народ.

— Что решил народ — закон, — сказали братья и казнили шамана.

И все, счастливые, вернулись по домам.

КОБЫЛИЦА-3ЛАТЫНИЦА, СВИНКА — ЗОЛОТА ЩЕТИНКА И ЗОЛОТОРОГИЙ ОЛЕНЬ

Жил старик. Он был богатырь, этот старик. У него были сыновья: Данилушка, Гаврилушка и Ванюшка-дурак. А он не дурак, только рожденный так. Он лучше всех был. Вот отец и говорит сыновьям:

— Когда я помру, вы кажну ночь приходите ко мне на могилу. Три ночи приходите.

Умер отец, его похоронили. Вот Ванюшка и говорит:

— Данила, иди на могилу!

— А я, — говорит, — кого там забыл?

— Гаврила, иди на могилу!

— А я кого забыл?

Вот Ванюшка надеет иманушку, берет хлеба краюшку, взял дубину и пошел на могилу.

Приходит.

— Тут ли ты, батюшка?

— Тут. Кто пришел, Данилушка?

— Нет.

— Гаврилушка.

— Нет.

— Ванюшка?

— Я, батюшка.

Глуха полночь приходит, отец из могилы выходит. Свистнул по-молодецки, гаркнул по-богатырски:

— Где мой Бурка-космач ни гулял, был бы на пору готов!

Бурка бежит — мать-сыра земля дрожит, леса ломятся, трава клонится. Зелены луга хвостом застилат, между ног мелки реки пропускат, из-под копыт головни летят, из ноздрей пал пышет, из ушей дым столбом идет. Встал перед его, как лист перед травой.

Вот отец коня похлопал, потрепал, в чисто поле отпускал.

— Как мне служил, так служи и Ванюшке!

Коня отпустил, а сам опеть в могилу залез. Вот Ванюшка приходит домой, братья спрашивают:

— Но чё, тебе отец кого дал?

— А кого он мне даст? До церкви дубиной гнал!

— Но вот, ходи — он будет тебя попугивать.

Вот на другу ночь очередь Гавриле идти на могилу.

— Иди, Гаврила, — Ванюшка говорит, — на могилу.

— А я кого там забыл? Тебя дубиной прогнал и меня прогонит. — Не пошел.

Вот Ванюшка опеть надел имануху, взял хлеба краюху, взял дубину, пошел на могилу. Пришел, стукнул дубинкой по могилке.

— Тут ли ты, батюшка?

— Тут. Кто пришел? Гаврилушка?

— Нет.

— Ванюшка?

— Я, батюшка.

Вот опеть глуха полночь приходит — отец из могилы выходит. Свистнул по-молодецки, гаркнул по-богатырски:

— Где мой Бурка-космач ни гулял, был бы на пору готов!

Вот Бурка бежит — мать-сыра земля дрожит. Лес ломится, трава клонится, зелены луга хвостом застилат, промеж ног мелки реки пропускат, из ноздрей пал пышет, из ушей дым столбом валит. Вот стал перед его, как лист перед травой. Отец в право ухо влез, в лево вылез — всю богатырску сбрую вынес. На себя и на коня. Седлал его: потнички на потнички, коврички на коврички, сверх ковричков черкасское седло о двенадцати подпругах, подпруг шелковых. Шелк шамотинский. Шелк не рвется, булат не гнется, чистое серебро в грязе не ржавеет. Вставал на стремя тальянско, садился в седло черкасско, отправлялся добрый молодец. Драл своего коня по крутым бедрам. Конь его рассержался, от земли отделялся — скакал выше леса стоячего, ниже облака ходячего.

Вот прибежал обратно, слез. В лево ухо влез, в право вылез — всю богатырскую сбрую там оставил. Похлопал коня, потрепал, в чисто поле отпустил.

— Как мне служил, так и Ванюшке служи! — И опеть залез в могилу, а Ванюшка домой пошел. Там его братья спрашивают:

— Кого тебе отец дал?

— А кого он мне даст? До церкви меня дубиной прогнал.

— Но вот ходи — он тебя будет попугивать.

На третью ночь Ванюшкина очередь. Он никого не отправлят. Сразу надеет имануху, берет хлеба краюху, взял дубинку и пошел на могилку. Стукнул:

— Тут ли ты, батюшка?

— Тут, кто пришел? Ванюшка?

— Я, батюшка.

Вот глуха полночь приходит — отец из могилы выходит. Свистнул по-молодецки, гаркнул по-богатырски:

— Где мой Бурка-космач ни гулял, был бы на пору готов!

Вот Бурка бежит — мать-сыра земля дрожит, лес ломится, трава клонится. Зелены луга хвостом застилат, между ног мелки реки пропускат, из-под копыт головешки летят, из ноздрей пал пышет, из ушей дым столбом идет. Стал перед его, как лист перед травой. Вот отец Ванюшке велел так же делать. Ванюшка коню в правое ухо влез, в лево вылез — всю богатырскую сбрую вынес. Седлал его: потнички на потнички, коврички на коврички, сверх ковричков — седло о двенадцати подпругах шелковых, шелк шамотинский. Шелк не рвется, булат не гнется, чисто серебро в грязе не ржавеет. Скакал выше леса стоячего, ниже облачка ходячего. Вот прибежал назад. Ванюшка с коня слезал, в лево ухо влез, а в право ухо вылез — всю богатырскую сбрую оставил там, в ухе. Отец опеть говорит коню: